— Почему так дорого?! – спрашивает дама в шляпе, тая в своём вопросе угрозу.
— Чистый хлопок, – говорю, протягивая даме носки, дабы она сама убедилась в факте.
Торговля продукцией ишимбайской чулочно-носочной фабрики всегда приносила большой доход. Но не мне. Уже через неделю бдений на морозном воздухе недружелюбного рынка я в полной мере ощутил, что бизнес – не моё. «Почему так дорого?!» — всегда звучало с угрозой. Кроме того, потенциальные покупатели произносили эту фразу с энергичным призывом к справедливости, поэтому я, как человек мягкого характера, чувствовал вину и вынужден был снижать цену. Носки порой уходили по цене ниже себестоимости. Но только в том случае, когда я был трезв. Вынужденный согреваться кофе с ликёром, к вечеру я обретал стойкость. И даже приобретал первичные признаки рекламного агента.
— Вот вы говорите дорого. А ну-ка всуньте руку в носок. А? чувствуете, как по руке разливается тепло. Мало того, что это хлопок, так ещё и с начёсом. А прочность? Про носки ишимбайской фабрики ходят легенды! Джинсы изнашиваются скорее, чем эти носки. Дорого? Зато один раз купил – и на всю жизнь.
Если клиент не праздношатающийся посетитель рынка, а реальный обладатель каких-никаких средств, он не мог устоять перед носками, рекламируемыми не столько мной, сколько выпитым ликёром. На ликёр-то и уходила почти вся выручка. А также на сигареты «КэпитанБлэк», пирожок с ливером, аренду квадратного метра на рынке, упаковку ценников из магазина справа и, главное, «ну чо, наливай, бизнесмен, не жмись». Игнорировать такой запрос было бы опрометчиво, ибо исходил он неизменно от Серёги. А Серёга охранник рынка. Сто пятьдесят грамм Серёге – своего рода инвестиция в безопасность конкретно моего прилавка. Прайс не был твёрдым, как и валюта.
Рынок охраняли двое. Серёга и Витёк. Витёк предупреждал, Серёга бил. Витёк контролировал Серёгу. И это не означало, что Витёк не позволял Серёге увядать в праздности. Наоборот: Витёк сдерживал Серёгин энтузиазм. В отсутствие Витька, Серёга мог увидеть потенциальную угрозу в любом случайном прохожем. Отсутствие конкретной цели тревожило Сергея. Так, однажды, он набросился на паренька с рюкзаком, который просто шёл через рынок в общежитие. Рынок парень покинул уже не пешком. Его увезли на машине скорой помощи.
Я боялся Сергея. Он был непредсказуемый и огромный. Так как я человек мирного телосложения, свою настороженность к Сергею всегда прятал за радушием.
— Ну, чё, пизнесмен, ёпт? Как идёт? – интересуется Серёга в очередной раз уже под вечер, зайдя ко мне за прилавок.
— Ну, так – говорю – будний день всё-таки.
— Ясен пень. Слышь, это… у тебя осталось ещё?
— Ну, так…
— Да ты не ссы, нахер мне твой ликёр. Короче, ты ж уже месяц тут торчишь с нами…
— Неделю.
— Во-во. Короче, сегодня посвящение, ёпт.
— В кого?
— В торгаша. Короче, наша братия тебя не примет, пока ты с нами в большой попойке не был. Давай, короче, это… собирай свои колготки. Как говорится: «собирай свои колготки» — повторил Серёга, обнаружив, видимо, признак пословицы.
Явственно осознав, что отказываться от «попойки» крайне некультурно, я быстро собрал хлопчатобумажный товар в баулы.
— А куда баулы-то дену?
Серёга широко улыбнулся. В его взгляде я прочёл выразительное «ёпт».
— Я ж охранник, не ссы.
Серёга объясняет, что традиционная попойка будет проходить в квартире продавщицы мороженых кур. Квартира неподалёку. Серёга дал адрес, сказал «ждём», взял мои баулы и потащил в неизвестность. У меня есть основания доверять Серёге. Однажды какой-то шкет схватил с моего прилавка калькулятор и дал дёру с территории рынка. Серёга самозабвенно пустился в погоню. Не догнал. Но положительное впечатление произвёл. Кроме того обнадёжил: «Да я его знаю, он тут не в первый раз промышляет. Увижу в следующий раз, убью». Новый калькулятор я купил в магазине справа. Там я покупал все канцелярские принадлежности. Я заходил туда даже без особой необходимости. В магазине работала симпатичная продавщица Кира. Продавцов магазинов, в отличие от рыночных торгашей, я считал высшей кастой. Поэтому я всегда стеснялся заговорить с Кирой о чём-то более возвышенном, чем «мне упаковку ценников за восемь-пятьдесят».
Сейчас у меня совсем нет нужды в канцелярских принадлежностях. Захожу в магазин Киры, представляя, как я приглашаю её на ужин в весёлой компании в квартире продавщицы мороженых кур.
— Мы уже закрываемся. Вам что-нибудь срочно? – спрашивает Кира.
— У вас… — я растерялся – одеколон есть?
— Увы.
— Извините. До свидания.
— Хорошего вечера.
Квартира, или, как её охарактеризовал Серёга, «хата», находится на первом этаже хрущёвки прямо за рынком. Меня встречает хозяйка. Уже в прихожей чувствую, что на закуску будет жареная курица. Стол сервирован пятью бутылками водки и благородного вида бутылкой армянского коньяка. Присутствующих я уже знал: собственно хозяйка очага; Серёга, готовый дать фору трезвым гостям; Олеся из овощного ларька, однажды разменявшая мне пятисотку по десяткам; Валера-грузчик, задолжавший мне тринадцать рублей; Алёна из мясного отдела — единственная из присутствующих, кто старше меня меньше, чем на десять лет. «Не Кира из канцелярского, конечно – отметил я – но досуг может и скрасит». И вдруг мне стало так тоскливо и стыдно, что я, в этом угнетённом забвении, стал пить водку, не ощущая её отвратительного вкуса.
Я слушал разговоры, улыбался продавщице из мясного и пил. Серёга хлопал меня по плечу и сыпал тостами, а я чувствовал себя его пленником и пил. Алёна кормила меня жареной курицей с вилки и улыбалась, обнажая неровные зубы. Её шея пахла сырым мясом. Грузчик рассказывал историю о том, как на нашем рынке одному бизнесмену отрубили голову, а Серега гордо произнёс: «Это я его». Олеся пела «Выйду на улицу, гляну на село…».
Алёна увлекла меня в другую комнату, захватив со стола недопитый коньяк. Мы пили.
— А за мной-то, знаешь, полрынка бегает, – говорит Алёна о своей неприступности.
Грудь Алёны была дряблой и потной, её ноги сдавливали меня словно тиски.
— Прости – говорю заплетающимся языком – никак…
— Ничего страшного. У тебя ещё не было женщин? – шепчет Алёна.
— Я прогуляюсь.
Когда я выходил из квартиры, все уже спали. Холодная ночь теперь казалась не испытанием, а исполнением желания. Алкоголь никак не заглушал чувство отвращения к себе. Мне хотелось протрезветь и уже на крепких ногах бежать отсюда прочь и никогда не возвращаться. Пропита вся выручка. Товар неизвестно где. А я бы сейчас с удовольствием надел ещё две пары носков с начёсом.
В кармане пара сотен. На душе тоска. Я шёл по тротуару, огибая квартал. Ночной магазин. «Томатный сок, пожалуйста». Ещё круг. «Томатного сока. Спасибо». Морозная ночь и томатный сок отрезвляли. Ноги крепли. Но до утра ещё несколько часов.
Неделю назад идея закупать и перепродавать носки казалась очень хорошей. Так я планировал заработать на учёбу в институте. В следующем году поступать. В первые три дня всё шло неплохо, была выручка, приучившая меня к дорогим сигаретам. Дело пошло настолько хорошо, что я подумал: «а может и не надо никуда поступать?..» Сейчас уверен, надо. До утра ещё несколько часов. Перспектива умереть под забором от холода кажется более привлекательной, чем возвращение в квартиру, пропахшую грязными носками грузчика и потными телами рыночныхторгашек. Хочется зажмурить глаза и проснуться в своей постели, потянуться, встряхнуть головой, вытряхивая из воображения этот день, как страшный сон.
Утро. Смятая постель. Тазик у кровати. Кофта Алёны на спинке стула. Запах варёной курицы с кухни. «Садись, ешь, и дуй на рынок».
Серёга уже опохмелился и охраняет мои баулы возле моего прилавка.
— Ну, чо, с посвящением, что ли?
— Это была просто попойка. Ты сам про посвящение придумал?
— Да какая разница. Налить на донышке?
— Я пойду. Сегодня горожане обойдутся без носков.
Одного вечера в компании старожил рынка мне хватило, чтобы понять, что во мне нет коммерческой жилки. А вот крупная недостача есть.
На рынке я купил три красные розы и пошёл в канцелярский магазин.
— О, а это наш – говорит Витёк, обнимая Киру за талию – носками торгует.
— Уже нет – говорю.
— Вы что-то хотели? – хихикает Кира.
— Уже нет.
История вторая
Новая торговая точка лучше прежней. Рынок здесь больше, охранники солидней – берут не алкоголем, а наличкой. От услуг охраны пришлось отказаться, потому что Шурик сказал: «У тебя есть я, нафига тратиться!» Шурик мой помощник. Я встретил его в тот день, когда твёрдо решил завязать с торговлей. Я хотел погрузиться в сорокоградусную меланхолию, но встретил Шурика, которого не видел года два. Я рассказал ему о своей неудаче на торговом фронте, пожаловался на отсутствие коммерческой жилки и прибыли.
— Нельзя это дело бросать, – уверенно сказал Шурик, деловито осматривая содержимое баулов с носками.
Шурик два года отбывал в местах заключения. Он старше меня на пять лет. В детстве я ходил к нему в гости смотреть «видак». Больше нас ничто не объединяло. Он мечтал стать бандитом, я — ветеринаром. Он интересовался мопедами, я — химией. По какой-то причине мы, совершенно разные люди, считали друг друга давними друзьями. «Дружбе все возрасты покорны», — философствовал Шурик. Мы ходили в одну школу. Школу Шурик окончил с тройками, в «хабзе» получил профессию сварщика, с завода был уволен за кражу сварочного аппарата. Шурик любил читать и порой производил впечатление грамотного человека. Он правильно употреблял знаки препинания и использовал их даже в устной речи. Правда, заменял их матерными междометиями. Запятую он обозначал ёмким «бл*дь», восклицательный знак — размашистым «нах**й», точку ставил литературным «с*ка». Вопросительный знак заключался в длинном «ёбаннарот».
— Ну, ты чё? – интересуется Шурик, почему я решил завязать с торговлей.
— Не моё это, – говорю.
— Возьмёшь меня в дело, мы тебя быстро олигархом сделаем. Отвечаю! Во-первых, ты не там продавал. Надо продавать как можно дальше от фабрики, где эти носки производят. Понял, не? Короче, едем в Стерлитамак, там поднимаем цену в три раза, и всё в шоколаде.
Стерлитамак в сорока километрах от нашего города и, вместе с тем, от чулочно-носочной фабрики. В предложении Шурика есть смысл. Но решиться, несмотря на дружбу, и взять его в компаньоны — трудно.
— Ты чёмне не доверяешь что ли? – спрашивает.
Компетентность Шурика в вопросах продаж как раз не вызывает сомнений. Когда ему было лет десять, он продавал пацанам во дворе спички – коробок за десять рублей. Пацаны играли в покер на спички, а когда у кого-то кончались все до единой – Шурик тут как тут со своим бессовестным предложением. Деваться некуда, ведь отойти от игрального стола и добежать до магазина, где Шурик покупал эти спички за 50 копеек, игроки друг другу запрещали. Шурик умел продавать. Меня пугало то, что он умел это слишком хорошо.
Как-то он нашёл сруб за городом, присмотрелся к нему – вроде крепкий. За три следующих дня Шурик продал этот сруб трём разным людям. Притом цена, в связи с предыдущим успехом, каждый раз возрастала. Во избежание казусов Шурик в одну из летних ночей сруб сжёг. Нет предмета конфликта, нет и самого конфликта. Позже, умудрённый опытом, он по той же схеме продал чужой стог сена. Сжечь не успел. Один из покупателей увёз сено в безопасное место, за что был арестован по заявлению настоящего хозяина стога.
В тюрьму Шурик сел за кражу самогонного аппарата из гаража своего дяди. За это он был прежде бит, а уже потом посажен. И вот он условно-досрочно освобождён.
— Ты не боись – говорит – всё нормально будет. Понимаю, ты не уверен во мне. Но и ты пойми, я бы у своего друга никогда не украл.
— А у дяди?
— Кто старое помянет… — уходит в философию Шурик – ты пойми, я ведь теперь другой человек. Думаешь, меня за красивые глазки по УДО выпустили? Нет! Увидели во мне просветление. Видят: исправился человек, так зачем же его зря воли лишать? «Иди», — говорят. Вот ты смеёшься, а я, может, тебе, как святому, покаяться хочу, а?
— Исправился, говоришь?
— Вот! Смотри – даже ты во мне сомневаешься. А как другим объяснить, что я не зек? Кто меня на работу возьмёт, если даже ты нос воротишь? Только бизнес и остаётся.
Все вышеупомянутые таланты Шурика меркнут рядом с его главным природным даром. Это умение врать. Шурик просто не умел говорить правду. И удивительно не то, что Шурик врал, а то, что все, даже кто хорошо Шурика знает, без всяких на то оснований верят ему. Ещё в подростковом возрасте Шурик организовал во дворе благотворительный сбор средств на строительство приюта для бездомных собак. Люди продолжали нести ему деньги даже тогда, когда вместе с Шуриком эти же деньги всем двором пропивали на вечерних посиделках. Шурику тогда ещё не было шестнадцати, а он уже сам купил себе мотоцикл «Иж. Планета», на котором был трижды остановлен милиционерами за вождение в пьяном виде, но благополучно отпущен. Один раз, например, Шурик убедил милиционера в том, что ему, как несовершеннолетнему и не имеющему водительских прав, разрешено ездить в нетрезвом виде на двухколёсном транспорте. То ли это какая-то разновидность гипноза, то ли мощнейшее обаяние, то ли ещё что. Я склонен думать, что ложь – его природный дар.
— Мы с тобой – говорит Шурик – быстро раскрутим этот бизнес, это я тебе как врач говорю.
Шурик часто использует такое выражение: «я тебе как врач говорю». Именно как «врач», а не расхожее «как доктор». Кстати, слово «врач» происходит от старославянского «врати», что означало «заговаривающий». Ну, или «врущий». Поэтому, любимое выражение Шурика – это, пожалуй, единственная произносимая им правда.
Я согласился взять Шурика в помощники. Однако с ним нужно держать ухо в остро. Он только разложил товар на прилавок, а я уже захотел провести ревизию.
— Сколько вот эти носки стоят? – спрашивает первый потенциальный покупатель, дедушка лет восьмидесяти.
— Сто рублей – бодро отвечает Шурик.
Я аж поперхнулся чаем. Я-то эти носки по тридцать всегда продавал, а закупал вообще за пятнадцать.
— Но – улыбается Шурик – вам, как пенсионеру, скидка. Отдадим за восемьдесят.
— Дороговато будет. Да уж. Правда что ли сто рублёв?
— Вы, дедушка, поймите, — говорит Шурик – это ж последняя партия. Больше таких носков не будет. Считай, уже раритет. Всё — сняли их с производства, это я вам как врач говорю.
— А чего сняли-то?
— Ну, как?! Удешевляют производство. Эти носки слишком качественные, а стоят мало. Их ещё по технологии советского периода делали.
— Да ну? Ещё те самые?
— Я и говорю: те самые. Сейчас-то, сами знаете, качества нет. Всё, считай, просрали.
— И не говори, внучёк. Последние, говоришь?
— Раритет, ага – врёт Шурик.
— Скоты! Такую страну развалили. Всё бы им народ обворовать, обмануть. Не стало страны. Что ж теперь и носков не будет?
— Такие дела, дед. Берите носки-то, пусть хоть у вас сохранятся.
— Ты это, давай-ка упакуй мне десять пар, что ли.
— Десять пар? Ну, как хотите, конечно. Десять так десять, вам виднее. Только ведь больше таких носков не будет. Через неделю уже один китайский ширпотреб останется. И наша фабрика сейчас китайские начала шить. Вот всё, что осталось от былой роскоши.
Молча наблюдаю, как дед вытаскивает из газетного свёртка тысячные купюры, чтобы расплатиться за тридцать пар носков.
— Ну, чо, братуха – говорит мне Шурик после того, как проводил деда – живём? Заслужил я бутылочку пивка?
— Холодно пиво-то.
— Тоже верно. Я тогда коньячка возьму?
Шурик возвращается уже поддатым.
— Где ты был полчаса?
— Слушай, братуха, такое дело… Короче, тут негласные правила есть. Надо забашлять всё-таки пацанам из охраны. Короче, мне тут нашептали, что если не забашлять, то проблемы будут.
— Ты же сам сказал, что не надо охранникам платить.
— Да тут не всё так просто. Короче, я договорился, сейчас отдадим им за неделю вперед, без подписи. Типа со скидкой. Давай, я схожу отдам бабло. Ты только не жмись, тут всё серьёзно. Большой город, сам понимаешь.
К середине дня Шурик вернулся.
— Ты извини, что я так долго. Сидели, договаривались, короче. Слушай, братуха, давай ты без меня сегодня закончишь, ага? Я тут к одной фифе удочку забросил, вообще вариант нормальный. А то я после тюрьмы ещё ни разу. И это… дашь пару тысяч на свиданку? Ладно, не хмурься, тыщи хватит. Не в ресторане же нам сидеть, да?
— Блин, Шурик, что за подстава вообще?
— Не горюй, братюня. Завтра я вообще один постою, отвечаю. Сегодня я для тебя тоже удочку закину. У моей подруга есть – она на крытом джинсы продаёт. Хорошенькая такая, молоденькая. Завтра весь день с ней помнёшся в тепле, а я один тут постою.
— Ладно, фиг с тобой. Постой только, я хоть в туалет сбегаю.
— Не вопрос, братуха.
Возвращаюсь. Шурика нет. Прошло ведь не больше десяти минут. А он успел скрыться с баулом носков, оставив мне под прилавком тридцать пять рублей на дорогу домой. И тут я понял: Шурики существуют, чтобы обманывать и воровать, а я — чтобы быть обманутым и обворованным. Нет у меня таланта к вранью и бандитизму, так и помру нищим. Коммерсанта из меня не получилось – дурак. А Шурика я больше не видел. Говорят, его посадили за кражу джинсовой куртки.