Иван Андреев
Евгений Подшивалов
(Извращение)
Женя говорит: «Прощание»
К его голове прицепили электроды – все разных цветов. Наверное, чтобы веселее было. По лаборатории с важным видом расхаживал профессор с жопой вместо подбородка. Жаль, что он не поддался моде на густые бороды. Электроды на голове Саши замигали как гирлянды – хоть шампанское открывай. Да уж: «С новой жизнью». Я хотела кричать, хотела выбежать на сцену и выцарапать этому профессору глаза. Но теперь лабораторию от зрительного зала отделяет стеклянная стена. Говорят, на первых публичных процедурах зрители не могли сдержать свою ненависть к пациентам и бросались на них с кулаками.
ПРОФЕССОР. Что ж, думаю, можно начинать.
Жопоподбородок обратился к моему сыну.
ПРОФЕССОР. Как вы себя чувствуете?
САША. Хорошо.
ПРОФЕССОР. Постарайтесь не волноваться, это мешает точности анализа.
САША. Я не волнуюсь.
ПРОФЕССОР. Напоминаю, что вы дали согласие на публичную процедуру. Вы не изменили своего решения?
САША. Я думал, что буду видеть зрителей.
ПРОФЕССОР. Реакции в зрительном зале могут отвлечь вас и повысить активность определенных зон коры головного мозга. А это опять-таки внесёт огрехи в анализ. Вы готовы?
САША. Что я должен делать?
ПРОФЕССОР. Программа уже начала анализировать. Перцептрон составляет карту. Перед тем, как вы приступите, несколько вопросов. Отвечайте только «да» или «нет». Вы осознаёте вину перед обществом?
САША. Нет.
ПРОФЕССОР. То есть вы не признаёте решение суда присяжных?
САША. Нет.
ПРОФЕССОР. Можем ли мы из ответов сделать вывод, будто вы полагаете, что общественность заблуждается?
САША. Нет.
ПРОФЕССОР. У меня вопросов больше нет. Приступайте. Но учтите, что солгать не получится. Компьютер выявит любую попытку обмануть нас и расценит это как проявление агрессии.
САША. Мне незачем лгать.
Сейчас эти процедуры уже не вызывают такого ажиотажа. Но тогда зал открытой лаборатории был заполнен до отказа. Я тоже была среди зрителей. Мне было больно наблюдать за этим, но поймите, в тот день я имела возможность в последний раз увидеть своего сына настоящим.
Саша говорит:
Как сейчас помню то ноябрьское снежное утро. За окном класса было ещё темно. Снежная пыль облепляла стекла утеплённых газетами окон. Я сидел за партой возле окна и чувствовал холодный воздух, проходящий через оставшиеся щели. С противоположной стены строго взирали гиганты русской литературы. Учительница открыла журнал.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Кто готов прочитать своё сочинение?
Тонким, жилистым пальцем она наигранно водила по строкам классного журнала.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Есть желающие?
Наконец, она подняла свой взгляд. Я протянул руку. Конечно же, тогда я понятия не имел, что это меня погубит. Нет, наоборот, я хотел прочесть и учительнице, и всему классу своё сочинение.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Сашенька, напомни всем, на какую тему мы сегодня читаем сочинения?
САША. Про папу.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Да, но вернее будет назвать тему, как она звучит: «Мой папа». Правильно?
Это было давно, но в память тот день врезался острой болью. Тогда я впервые ощутил на себе направленную агрессию. Искреннюю агрессию. Это не было похоже на злые матерные надписи на партах – они писались без искренней злобы, забавы ради. И это не было похоже на безболезненные удары кулаком по плечу, случавшиеся в шуточных потасовках между одноклассниками. Эта была искренняя агрессия, почти безмолвная, без лозунгов и высокопарных речей. Агрессия объединяющая всех.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Саша, что же ты молчишь? Читай, не стесняйся. Наверное, ты приготовил сочинение про дедушку? Или про дядю? Или уже появился новый папа? М?
САША. Как это у меня нет папы?
Я отвел возмущённый взгляд от глаз учительницы и посмотрел на своих одноклассников. Конечно, искать среди них внимательных слушателей было бы глупой затеей. Но я ощутил внутри себя какую-то решительность, возможно, вызванную возмущением, взбудораженным учительницей. Я захотел прочесть своё сочинение – оно было недурным для моих лет – с таким выражением и чувством, чтобы каждый из присутствовавших хоть на минуту бы прислушался к истории о моей папе.
САША. Моя папа – самая замечательная, умная и красивая женщина на свете. Она выше моей мамы. Она высоко может поднять меня и долго держать на вытянутых руках. Сверху я смотрю в голубые глаза моей красивой папы. Она улыбается и шевелит губами: «Я люблю тебя, Саша». Читать по губам – это наш секретный язык. Папа часто, пока не видит мама, нашевеливает мне губами всякие шалости: «Возьми ещё одну конфету» или «Пойдем играть в Плейстейшен». Она очень забавная. Мама называет её «дурында». Но не со зла, а любя. После этого она всегда целует мою папу в щечку.
Сначала я думал, что одноклассники нашли моё сочинение забавным. Мне показалось, будто их рассмешила моя папа также, как она любит смешить меня. Именно с этим я связывал усиливающийся смех. Учительница нервно стучала по столу карандашом, я продолжал.
САША. Моя папа любит пугать кота, любит слушать Пинк Флойд и Джудас Прист, она любит рыбу и печень, и клубничный джем. Она не любит рано вставать, носить бюстгальтер, не любит вязаные вещи, даже если это носки. Она любит книги, особенно толстые, с надписью Кант. Моя папа больше всего любит меня и маму.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Достаточно!
Я поднял взгляд и увидел лица одноклассников. И только теперь я понял, что смеялись они со злобой. Что в смехе этом кроется та самая агрессия. Учительница не смотрела на меня. Она жестом попросила меня вернуться на своё место. Я сел. Рядом со мной сидел мой лучший друг Русик.
РУСИК. После звонка беги домой
Напрасно я не последовал совету Русика.
ВАЛЕРА. Ну что, голубенький, где твоя папуля?
Валера был тем хулиганом, который есть, пожалуй, в каждом классе. Он и ещё четверо одноклассников затащили меня в туалет для мальчиков. Они толкали меня, пинали под зад.
ВАЛЕРА. Где твоя папочка, придурок? Иди пожалуйся ей, расскажи, как мы тебя сейчас отпинаем. Ты ведь голубой, да? Ты голубой? Ты знаешь, что твои мамочки — лесбиянки? Ты знаешь, кто такие лесбиянки, а? Эй, придурок, не реви, а!
На следующий день мою маму Оксану вызвали в школу. Мы вместе зашли в кабинет русского языка. Там нас ожидала учительница. Встретив нас, она высказала честь, поднявшись из-за стола и едва заметно склонив голову, – черты интеллигенции укоренились в ней ещё в стенах филологического университета советской эпохи.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Доброе утро, Оксана Николаевна. Вероятно, Саше лучше не свидетельствовать нашей беседе.
ОКСАНА. Если тема нашего разговора обещает быть шире учебного процесса и затронет вопросы, коим, по-вашему мнению, мой сын не должен быть свидетелем, мы с Сашей уйдём вместе.
Учительница села за свой стол, сложила напряжённые пальцы в замок. Она молчала, глядя на меня. Затем, продолжая молчать, достала из ящика моё сочинение и положила на край стола.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Причиной, по которой я вызвала вас, Оксана Николаевна, является сочинение Александра.
Мама взяла со стола лист бумаги. Я смотрел, как её взгляд быстро пробегает по рукописным строчкам, а на лице её появляется знакомая, любимая мною улыбка.
ОКСАНА. Могу я узнать, что именно в этом сочинении могло послужить причиной столь срочной встречи?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Уверена, вы прекрасно понимаете.
Мама покачала головой.
ОКСАНА. Увы.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Бог свидетель, я не хотела говорить об этом при вашем сыне. Но раз вы настаиваете… Скажите, правильно ли я понимаю, что вы состоите в гомосексуальных отношениях?
ОКСАНА. Прошу вас, убедите меня, что моя сексуальная ориентация имеет отношение к успеваемости моего сына.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Я хочу оградить ребенка от извращённой среды, которая сформировалась в вашей… семье. Всё это… прости Господи… непременно скажется на психике ребёнка. Я лишь хочу обезопасить вашего сына.
ОКСАНА. Хотели бы обезопасить, не допустили бы избиений и унижений в стенах вашей школы. Впрочем, я ещё не совсем остервенела, чтобы таскать вас по судам из-за детских потасовок.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Я радею за ребенка. Я переживаю за каждого ученика в своём классе. И не допущу, чтобы ребенок – тем более мальчик – воспитывался в атмосфере разврата и извращения, и считал бы подобные мерзости нормой. Что до вас – мне всё равно, Господь покарает. Но ребенок тут ни при чём! На мне лежит ответственность за воспитание нормального гражданина. Скажу вам честно, разговаривать мне с вами крайне неприятно. Но я пригласила вас с тем, чтобы предупредить: либо я обращаюсь в органы опеки, либо вы… разводитесь… или… не знаю, как там у вас заведено…
ОКСАНА. Мои отношения вас не касаются. А мой сын будет учиться в школе, хотите вы этого или нет. И вы будете относиться к нему непредвзято. Вам это понятно? Помните, что я на грани остервенения. И молитесь своему Господу, чтобы не вы стали катализатором. Несмотря на то, что я в вашем представлении недочеловек, вы глубоко заблуждаетесь. Вам стоит обратить внимание на то, что я, прежде всего, женщина. И за своего ребёнка я загрызу любого.
Мою маму арестовали на пятнадцать суток за пропаганду нетрадиционной сексуальной ориентации в присутствии несовершеннолетних. Несовершеннолетним, понятное дело, был я.
Женя говорит:
Было до боли одиноко. Были, конечно, возможности, но я не видела смысла тратить своё время и чувства на девочек, которые хотели просто попробовать. Или я просто ждала её. Она пришла ко мне на приём – молоденькая наивная девчушка с невероятно длинными ножками.
ОКСАНА. У меня кашель уже две недели не проходит.
ЖЕНЯ. Снимайте верх, я вас послушаю.
ОКСАНА. Бюстгальтер тоже?
ЖЕНЯ. Желательно.
Я подмигнула ей, она улыбнулась. На щечках румянец. Она вздрогнула от прохладного стетоскопа. Когда я нежно касалась ее бархатной кожи, было заметно, как неумело она пытается скрыть волнение.
ОКСАНА. У меня не бронхит?
ЖЕНЯ. Я вас умоляю!
ОКСАНА. Я гуляла под дождём. Видимо, простудилась?
ЖЕНЯ. Немного вина вам не повредит. Как вы на это смотрите?
ОКСАНА. Звучит так, будто вы приглашаете меня выпить.
ЖЕНЯ. Почему бы и нет?
Она не торопилась одеваться. Села за стол, посмотрела мне в глаза и снова улыбнулась. Уже после той встречи мы поняли, что никогда не расстанемся. Она была моложе меня на пять лет, а я была её первой девушкой.
ОКСАНА. Спасибо тебе, что так легко и непринуждённо дала мне понять, кто я на самом деле. Меня уже начинало беспокоить, что меня совершенно не тянет к мужчинам. Но я не понимала, в чём дело.
Я не знала, что ей сказать. Я ведь отлично понимала, что рано или поздно она всё равно захочет мужчину. Мне было грустно, но я была готова. Два года я ждала, когда это произойдёт. И вот я возвращаюсь домой и застаю свою девочку стоящей на коленях. Она плакала, обнимала мои ноги.
ОКСАНА. Женечка, милая, прости меня! Прости меня, родная!
Оксана протянула мне тест с двумя полосками. И уткнулась в подушку.
ЖЕНЯ. Уверена, это не от меня.
ОКСАНА. Прости меня. Я просто хотела попробовать. Это было всего пару раз. Мне не понравилось, клянусь! И это больше никогда не повторится.
ЖЕНЯ. Ну-ну, не хнычь. Понятное дело, любопытство.
ОКСАНА. Прости меня, родненькая. Умоляю, прости!
Так у нас и появился Сашенька. Когда я забирала их из роддома, наткнулась на родителей Оксаны.
БАБУШКА. Если ты сейчас уедешь с этой проституткой, Оксана, можешь домой никогда не возвращаться.
ОКСАНА. Мама, я люблю её.
ДЕДУШКА. Тфу, ты! Пошли отсюда, мать.
БАБУШКА. Отдай сыночка! Отдай, Христом-богом заклинаю! Не порть судьбу мальчику.
ОКСАНА. Это мой сын! Я его воспитаю так, как хочу, вам это понятно?
БАБУШКА. Мальчик должен с отцом жить. А не с двумя, прости-господи, проститутками! По-хорошему прошу, отдай ребёночка мне.
ОКСАНА. Мама, прости меня, если сможешь. Не можешь принять, так хотя бы прости. Ты верующий человек, учила меня прощать обиды. Так докажи, что сама умеешь прощать.
Мы тогда не понимали, какую ответственность на себя берём. Но даже если бы понимали, это бы уже ничего не изменило. Мы любили друг друга. И Сашу. Другое дело, если бы всё произошло при нынешнем режиме, мы бы… Я не знаю, что мы бы сделали. Наверное, если бы мы не успели сбежать, то нас бы вылечили. Впрочем, я горжусь своим сыном. Я горжусь тем, как мы его воспитали. Мне не о чем сожалеть. Думаю, и Саша сможет меня простить.
Саша говорит:
Конечно, девочки в школе обходили меня стороной. Смешно было даже предполагать, что мне удастся подружиться с кем-то. Для всех, так уже получилось, я был педерастом. Моя начитанность и отличная успеваемость — так называемое “задротство” — также не красили меня в глазах одноклассников. Странно, но чем более рьяно я учился, чем более выдающимися были мои успехи во всех школьных предметах, тем больше я укреплял свой статус педераста. Даже мой друг Русик, как мне однажды показалось, принял меня за гея.
РУСИК. Проходи. Предков нет.
Но мы не стали играть в «Плейстейшен», как обещал Русик, когда звал меня к себе. Мы были уже в том возрасте, когда начали подозревать о самом приятном назначении члена. Я прошу прощение за дальнейшие подробности, уверен, вам они будут неприятны. Но без этого эпизода моей жизни вам будут непонятны наши дальнейшие взаимоотношения с Русиком. У него дома был большой телевизор с платными каналами. Нам стало интересно.
САША. А твои предки не узнают, что мы смотрим порно?
РУСИК. Неа. Смотри, вот тут не такие уж старые тётки.
Там были дяди и тёти. И я чувствовал, как приливает кровь. Мне было неловко, я положил ногу на ногу.
РУСИК. Очень хочется попробовать, да?
САША. На нас с тобой девчонки не смотрят. Так что — только кино.
РУСИК. Пускай не смотрят. Ты что, стесняешься? Смотри, у меня тоже.
САША. Блин, Русик, спрячь.
РУСИК. Давай попробуем? Разве не интересно?
Мне очень хотелось убежать домой, было очень стыдно. Но я боялся уйти, мне казалось, что если я уйду, то навсегда потеряю своего единственного друга. Всё обошлось, больше мы не вспоминали этот эпизод.
Женя говорит:
Я хоть и баба, но по каким-то непонятным мне причинам – может то, что я ростом выше – именно я взяла на себя роль отца. Саша даже называет меня папой. Не всегда, чаще просто Женя. Помню, Оксана уехала на защиту кандидатской по искусствоведению. Саша, конечно, остался со мной. Тогда я впервые так надолго осталась с ним наедине. Наверное, именно тогда я почувствовала, что он для меня самый родной человечек. Мы плыли на лодке вниз по реке. Саша, корча рожи, снимал с руки обгорелую от загара кожу.
САША. Смотри, я как настоящая змея!
ЖЕНЯ. Ещё б умел кушать раз в две недели.
Мы часто выезжали на природу. Оксана очень редко ездила с нами. А мы старались выезжать на каждые выходные. В злополучный день у неё было открытие новой выставки. Я предупреждала её, но она была идеалисткой. Лучше бы в тот день она была с нами. Мы поехали за грибами на электричке.
САША. Папа, мы скоро доедем?
ЖЕНЯ. Саша, мы ведь договаривались, что на людях ты называешь меня мамой.
САША. Извини. Далеко ещё ехать?
Надо было ещё тогда уехать как можно дальше. Мы вышли на остановке. До леса шли через посёлок. В одном из дворов набрали воды из колодца.
САША. Мама, только давай не будем собирать шампиньоны. Я их прям совсем не люблю.
ЖЕНЯ. В лесу шампиньоны не растут.
САША. Но если хотя бы один вырос, ты его всё равно не бери. И не говори маме, что я против шампиньонов.
ЖЕНЯ. Балбес ты. Опятки любишь?
САША. Это которые на пеньке растут?
ЖЕНЯ. Смотри-ка… змейка.
Саша с детства увлекался зоологией. То есть задолго до того, как у него в школе появился этот предмет. Мы нашли растерзанную змейку, когда уже вышли из посёлка. Она была разрублена надвое. Скорее всего, лопатой.
САША. Бедная… Мама, почему её убили?
ЖЕНЯ. Люди боятся змей. Из страха и убивают.
Саша сел на колени и взял в руки мертвую змею. Мы не учили его тому, что мужчины не плачут.
САША. Это не змея. Это безногая ящерица – веретеница. Зачем они убили её? Разве может человек бояться ящерицы?
ЖЕНЯ. Она похожа на змею, этого достаточно. Люди не понимают красоты, которую видишь ты. Они видят то, что хотят видеть. Им кажется, будто это скользкая, противная и ядовитая змея. И боятся, что если они не убьют её, то змея укусит.
САША. Она совсем-совсем не скользкая. И у неё даже зубов нет. Разве можно убивать из-за того, что ничего не понимаешь?
ЖЕНЯ. Пойдём, Саша. Положи ящерицу.
САША. Нам в школе говорили, что какая-то змея всё испортила. У двух людей – Адама и Евы – было всё хорошо. Приползла змея и всё испортила.
ЖЕНЯ. Не всему, что говорят в школе, можно верить.
САША. Но зачем они обманывают? Теперь они убивают их.
Было солнечно и необычно тепло для осени. Но Саша был мрачен. Он пытался что-то понять. Он не знал, что это очень трудно даже для взрослого человека. Впрочем, к вечеру он снова был весел. Мы поставили палатку, развели костёр. Жарили сосиски. Вернулись домой в воскресенье. Я предвкушала, как мы зайдём домой и вывалим перед Оксаной кучу свеженьких опят. Но её не было. Даже не верилось, что за один день люди могли довести свою ненависть до такого уровня.
САША. Где же мама? Почему её ещё нет?
Я вернулась с опознания уже поздно вечером. Я долго бродила по улицам, думала, как сказать об этом сыну.
ЖЕНЯ. Мама в морге.
Когда Саша узнал, что это означает, он кричал на меня.
САША. Почему ты её не вылечила? Почему?
Конечно, я виновата в том, что не оказалась рядом. Я ведь знала, что её затея была слишком смелой даже для того времени.
ОКСАНА. Женя, не заставляй меня заниматься самоцензурой. В этих картинах нет ничего, что нарушало бы закон. И в случае чего я смогу доказать это в суде.
ЖЕНЯ. Оксана, причём тут закон? Народ этого искусства просто не поймёт.
ОКСАНА. Ты тоже не понимаешь?
ЖЕНЯ. Дорогая, прошу тебя, не делай из меня невежду только потому, что я говорю те вещи, что и сама ты прекрасно понимаешь.
ОКСАНА. Я делаю эту выставку не для тех, кто не желает видеть красоту. А для тех, кто умеет ценить искусство.
ЖЕНЯ. Ты знаешь, я всегда поддерживала тебя. Но я волнуюсь. Все ещё хорошо помнят, как в столичном музее сумасшедший облил кислотой картину из-за того, что на ней был изображён голый мужчина. А помнишь, как активисты родительского комитета избили художника на улице? И ведь это всё действительно происходит.
ОКСАНА. Я не собираюсь закрывать собственную галерею из страха перед невежеством. Пусть их тысячи. Но есть в этом городе и люди, которые хотят…
ЖЕНЯ. Делай, что хочешь.
Возможно, если бы Оксана не прославилась в городе, как отъявленная лесбиянка, развращающая своего сына, выставка прошла бы мирно. Но репутация сыграла свою роль. Активисты из религиозного общества будто только и ждали своего шанса. Утром выставка была открыта. Вечером галерею сожгли. Оксана не успела выбраться. Задохнулась.
САША. Почему ты её не вылечила? Почему?
ЖЕНЯ. Такое нельзя вылечить, Саша.
САША. Можно! Я всё вылечу. Я стану самым лучшим доктором!
ЖЕНЯ. Да, ты станешь лучше меня.
Саша плакал. Он просил прощения за то, что накричал на меня. Он долго-долго плакал.
Саша говорит:
Папе отказали в попечительстве: по документам она никем мне не приходилась. Пришлось взять на себя этот груз ближайшим родственникам – моим бабушке и дедушке, которых я, разумеется, никогда прежде не видел. Их квартира нагнетала жуткую тоску: в одном углу стоял постоянно включенный телевизор. Бабушка причитала:
БАБУШКА. Ой, чо творят, паразиты.
Другой угол был отведён под святилище. Там пылилась коллекция икон.
БАБУШКА. А и хорошо, что твоя мать померла. Она тебя взаперти держала с собою. Мальчик так не должен жить. Понимаешь ты это? Нечего реветь. Мать твоя была грешницей. Грешницей, говорю. И тебя во грехе родила.
Я возненавидел бабушку с первого же дня.
БАБУШКА. Вон по телевизору сказали, что закон приняли новый. И правильно. Раньше бы приняли, таких, как твоя мать, сразу бы в тюрьму сажали. Ох, грех-то какой, прости Господи. Тебе, Саша, обязательно надо в церковь сходить — исповедаться батюшке. Надо душу свою от скверны очистить. Хорошо, что закон приняли. Защитят хоть детишек несчастных от извращенцев прочих.
САША. Сука ты старая! Не говори плохо про мою маму! Она лучше всех в этом мире, ясно тебе? Почему я должен жить с тобой, такой гадкой старухой?
Ночью я сбежал. Конечно, я пришёл к своей папе. Она была пьяна. Играл самый тоскливый альбом Пинк Флойд. Папа плакала. Но она очень обрадовалась, что я пришёл. Меня никто не искал. Видимо, бабушка сильно обиделась и молилась за то, чтобы меня убили на улице.
САША. Женя, почему они такие злые? Разве они не боятся ада, в который так верят?
ЖЕНЯ. Никто ни во что не верит, Саша. Спи.
«Никто ни во что не верит,» – сказала папа. Я совсем запутался. Позже, уже в старших классах, я задал вопрос своему лучшему другу. На большой перемене мы шли на задний двор школы и садились под старым, изогнутым клёном. Да, там мы выглядели как сладкая парочка, но так уж получилось, что нам уже было наплевать.
САША. Русик, ты же мусульманин?
РУСИК. И что?
САША. Ничего, просто хотел узнать, веришь ли ты в Бога?
РУСИК. Да я как-то не задумывался.
САША. Ну ты ведь не ешь свинину. Почему бог мусульман запрещает есть свинину?
РУСИК. Саня, ну откуда я знаю. Ты чего докопался-то? Мусульманин и мусульманин.
Я понял, что Русик искал в моём вопросе подвох оттого, что со второго класса покорно отзывается на прозвище «Ташкент».
ВАЛЕРА. Э, голубочки-пидорочки!
К нашему клёну подходил Валера с двумя приятелями из параллельного класса. На Валере была футболка с патриотическим принтом, гордо указывающим на национальную принадлежность её носителя.
ВАЛЕРА. Слышь, Ташкент, есть чо, а? Есть, нет?
Валера почему-то всегда чесал свой член, когда разговаривал с нами. Видимо, аллергия.
РУСИК. Сегодня ничего. Рынок закрыт по понедельникам. Дядя за город уехал.
ВАЛЕРА. Эй, Ташкентик, мне срать? Если нет – метнись и принеси. Или ты кидок, а?
РУСИК. Где я возьму?
ВАЛЕРА. Вот опять ты меня своими проблемами грузишь. Ты че тупой-то такой, а? Встал и метнулся быстро! А то я сейчас твою девочку оттрахаю. Пацаны, держите этого заднеприводного.
Приятели Валеры подхватили меня с двух сторон за руки, развернули лицом к дереву и нагнули. А Валера схватил меня сзади за бедра и начал изображать акт совокупления.
ВАЛЕРА. Ах-ах-а, я щас кончу в твою киску. Ташкентик, смотри, как я твою деваху загнул, смотри!
Приятели Валеры ржали, как кони. Я поднял голову и увидел, что за деревом стоят две девочки и тоже смеются.
РУСИК. Оставь его! Сейчас я принесу.
ВАЛЕРА. Неси! Неси скорее, Ташкент.
РУСИК. Отпустите Сашу!
Через минут пять, не больше, Русик принёс парням то, что они так просили – пакетик насвая. Они сразу же закинули противно пахнущие гранулы за нижнюю губу.
ВАЛЕРА. Чёт вкус не такой. Чо за хрень?
РУСИК. Остатки.
ВАЛЕРА. Бля, пацаны, чёт как-то нефигово штырит…
Валера с приятелями вдруг упали на колени, начали блевать. Я посмотрел на Русика, он украдкой показал мне этикетку от крысиного яда.
ВАЛЕРА. Эй… помогите, а! Хреново ваще, слышь… Ташкент, скорую вызови, сучара!
Мы спокойно пошли обратно в школу.
РУСИК. Видишь, не могу я не поставлять им это дерьмо.
САША. Зачем ты вообще начинал?
РУСИК. Я ведь приезжий. Они этого от меня ждали. Я надеялся, что…
САША. Они станут тебя уважать?
Крысиный яд, конечно, не убил их. Но неделю, что они провалялись в больнице, в школе было более-менее спокойно.
РУСИК. Ты бы хотел помогать им, если бы ты был врачом?
САША. Это была бы обязанность.
РУСИК. Да, но ведь ты бы не хотел им помогать?
САША. Не знаю. Я часто ходил с папой в больницу, где она работала. И меня очень удивляло, почему пациенты так часто кричат на неё. Они приходят, жалуются, говорят свой диагноз, а когда моя папа озвучивает им другой диагноз, они злятся, ругаются, жалуются на грязь в больнице и неучтивость врачей. Но она никогда никому не отказывала в помощи.
РУСИК. И ты всё ещё хочешь стать врачом?
САША. Я хочу уехать отсюда. А там, куда я хочу уехать, нужны хорошие врачи.
РУСИК. Это где?
САША. Там, где лечатся не только молитвой и подорожником.
Женя говорит:
Мы жили спокойно и счастливо вместе с Сашей. Но я чувствовала себя, как на пороховой бочке. Звезды шоу-бизнеса, ранее считавшиеся гомосексуалистами, публично признавались в том, что на самом деле они – как выразились журналисты – нормальные, а нетрадиционный образ им нужен был только для пиара. Я хотела, чтобы мы с Сашей жили счастливо, и тоже стала притворяться. По субботам заведующий отделением “забывал” со мной о своей супруге. Мне было всё равно, хотя было порой трудно сдержать смех, глядя на жуткие рожи, которые он корчил во время короткого оргазма.
САША. Мама, а что такого в проституции? Почему она у нас запрещена? По-моему, многим мальчикам было бы полезно получить такой опыт.
ЖЕНЯ. Не переживай. И тебя будут любить девочки. Ты красивый парень. Вот поступишь в университет – отбоя от девочек не будет.
Я чувствовала вину за то, что Саше так тяжело приходилось в школе. За то, что он не умел общаться с девочками. Не мог постоять за себя. Наверное, всё-таки в этом наша бабская вина. Но Саша этого не понимал.
Саша говорит:
Удивительно, но первый семестр я даже не замечал её. Нас было сорок человек на потоке. А она всегда садилась рядом со мной. Наверное, я был сильно увлечён учёбой. Я познакомился с ней на лекции по нейробиологии. Этот день был во многих отношениях переломным в нашей жизни. Но о главном мы тогда ещё не подозревали. Профессор поставил на стол две клетки с крысами.
ПРОФЕССОР. Знакомьтесь. Это Жора и Феликс. Сейчас мы накормим Жору орехами. Положим орехи в синюю миску. Скажу вам по секрету: к этой миске подведён ток. Но Жора об этом не знает.
НАСТЯ. Это жестокое обращение с животными!
ПРОФЕССОР. Девушка, наука не терпит импульсивности. Позвольте, я продолжу. Итак, мы стали свидетелями того, как Жора получил удар током. Теперь он знает, что к этой миске лучше не подходить. Он получил опыт. Но что будет, если мы поместим в эту же клетку другую крысу – Феликса? Наверняка он совершит ту же ошибку, верно? Готов поспорить.
НАСТЯ. Уверена, совсем не обязательно проводить эксперименты над живыми крысами.
ПРОФЕССОР. Уверен, если я их убью, вас это оскорбит ещё сильнее. Впрочем, я вас успокою, девушка. Этот небольшой прибор называется модулятор поведения на основе перцептрона. Разработка нашего института. Сначала мы сделаем укол Жоре, который получил кое-какой опыт. В микропроцессор поступила информация из нейронной сети Жоры. Эту информацию таким же уколом мы передадим Феликсу. Теперь поместим Феликса в клетку. Уверяю вас, этих крыс я не кормил со вчерашнего вечера, и они голодны. И, как мы видим, Феликс не подходит к миске. Он не знает, что миска ударит током. Но он знает, что подходить к ней не стоит.
САША. То есть с помощью этого прибора вы передали опыт одной крысы другой?
ПРОФЕССОР. Вы очень сообразительны, молодой человек. Но, как раз для особо одарённых, мы назвали прибор «Модулятор поведения». Он не передаёт опыт, а моделирует поведение на основании, что вполне логично, определённой модели. В мозгу Жоры моделировалась реакция – примитивный компонент поведения. Эту модель мы сформировали в нейронной сети Феликса.
САША. А подобная разработка с более мощным процессором сможет работать с куда большим количеством нейронных связей?
ПРОФЕССОР. Понимаю, к чему вы клоните, молодой человек. Эксперименты над человеком не исключены.
НАСТЯ. Не исключены? А правда, что эту разработку финансирует комитет внутренней безопасности? Не на крыс, наверное, миллионы выделяют?
ПРОФЕССОР. Считать чужие деньги – признак мещанства, девушка.
НАСТЯ. Наши налоги – не чужие деньги.
ПРОФЕССОР. Вы тратите моё время, девушка. Если у вас есть вопросы по существу, постарайтесь их сформулировать так, чтобы я мог дать конструктивный ответ.
НАСТЯ. Этот прибор предназначен для корректировки поведения человека?
ПРОФЕССОР. Если посмотреть шире, то подобные приборы в недалёком будущем могут безболезненно предотвратить многие неприятности. Неужели вы не хотели бы, чтобы человек не мог даже допустить мысли об убийстве. И всего лишь потому, что в его мозге будет встроена простейшая модель «не убий».
Очень странным мне показалась заповедь из древней книги в контексте научного прогресса.
НАСТЯ. Это возмутительно! Я уверена, что это незаконно.
После очередной пары мы с Настей обедали в институтской столовой. Я был рад поддержать её точку зрения. И не только из-за симпатии к собеседнице. Меня самого возмущала перспектива моделирования поведения в той форме, которую продемонстрировал профессор. Впрочем, мы быстро сменили тему, потому как обнаружили, что нас связывает не только общая точка зрения на этот неприятный вопрос.
НАСТЯ. Неужели? Тебе правда нравятся змеи?
САША. Это ведь идеальное создание! Эволюция вполне могла бы остановиться на змеях – шедевр природы создан. Всё остальное – грубые ошибки, совершённые в отчаянных попытках создать новый шедевр.
Я сам не замечал, как мы подхватывали мысли друг друга от темы к теме. Мы говорили без умолку.
САША. А мой любимый момент в этой песне на шестой минуте, когда Роб Хэлфорд заканчивает вокальную партию и его подхватывает гитарное соло. И вокал, и гитара сливаются в одно целое…
НАСТЯ. О, да! Я никогда не забуду, когда впервые это услышала.
САША. С Джудас Прист меня познакомила мама. Меня их музыка поразила моментально.
Оказалось, что мы уже давно стоим у дверей её общежития. И на небе луна. И звёзды. Мы смотрели друг другу в глаза, и мне было ужасно горько. Я не знаю почему, но на сердце было очень тяжело. Что же происходит в сознании человека в такие моменты? Как это происходит? Это очень тяжело и одновременно сладко. С одной стороны, я, глядя в ее красивые глаза, наслаждался этим мгновением, этим молчанием. С другой стороны, каким-то внутренним чутьём я понимал — ничего не получится. Наверное, наше настоящее расставание произошло именно тогда, а не позже.
Саша говорит:
Мы с Настей проводили вместе много времени. Разговаривали о музыке, о животных, о научных открытиях. Она неплохо разбиралась в живописи. Мы гуляли по парку, уже цвела сирень. Мы искали соцветия с пятью лепестками. Она была обворожительна, как всегда. На ней был серый, немодный плащ. Она звонко цокала по асфальту каблуками коричневых туфель.
НАСТЯ. Ты необычный парень. Немного странный, но мне это нравится.
САША. Что же во мне странного?
НАСТЯ. Ты так искренне увлечён, что я даже иногда теряюсь.
САША. Увлечён?
НАСТЯ. Да. Тебя так увлекает этот мир, даже удивительно. Мне кажется, это нетипично для мальчика. Не знаю, как тебе объяснить, что я имею ввиду… Скажем так, тебе будто не хватает грубости.
САША. В ряду моих увлечений нет тех, что терпят грубость.
НАСТЯ. Мне кажется, ты слишком увлекаешься мной. Прости, если я ошибаюсь. Мне было бы очень грустно лишиться твоей компании, но, боюсь, если ты потребуешь от меня нечто большее, чем я могу тебе ответить, то между нами непременно образуется пропасть. Печально это осознавать, не так ли?
САША. Думаешь, я способен что-то требовать?
НАСТЯ. Если я не так выразилась, это не значит, что ты не так понял.
САША. Впрочем, глупо с моей стороны полагать, будто ты не догадываешься о моих чувствах к тебе. Но я понимаю, хотя неясно по какой причине, что мои чувства безответны.
НАСТЯ. Возможно, скоро ты поймёшь.
И случилось это скорее, чем я хотел. Вернувшись как-то в квартиру после учёбы, я замер на пороге. Моё сердце будто разорвалось на части. Такой боли и обиды я никогда прежде не испытывал, хотя, как вы догадываетесь, обид я натерпелся достаточно. На вешалке висел её серый плащ, а рядом с её коричневыми туфлями стояли кроссовки Русика. Из комнаты я слышал только её стон. Я, не помня себя, прошёл на кухню. Зачем-то включил чайник и сел за стол. Через несколько минут из комнаты вышла Настя. Она была обнажена. На несколько секунд мой взгляд вцепился в её алые соски. Но я опомнился и резко отвернулся.
САША. Прости… я должен был как-то показать, что я тут… Извини…
Настя ничего не сказала. Она подошла ко мне, взяла меня за руку и потянула к себе. Она коснулась моего уха своими губами и прошептала:
НАСТЯ. Мне тебя не хватает.
Она пошла в комнату, не отпуская моей руки. Я не понимал, что происходит, но охотно шёл за ней. Так мы стали жить втроём. Скоро я привык к тому, что Русик во время секса смотрит на меня, а не на неё. Нам всем было хорошо. Но мы понимали, что у нас ничего не получится.
Женя говорит:
Когда Саша организовал митинг, мне стало стыдно за себя. Оксана погибла за искусство, в которое верила – она не побоялась угрозы общества. И Саша был похож на неё – он не побоялся в тех реалиях организовать митинг в защиту своего преподавателя. Я знала, что ничем хорошим это не кончится, но не могла помешать ему. Я говорила, что это опасно, но и не настаивала на отступлении. Я не хотела передавать Саше свою трусость. Я спала с мужчинами, меня тошнило от их вялых членов, но я вновь и вновь раздвигала ноги, чтобы никто не заподозрил, что я лесбиянка. Я оправдывала себя тем, что если меня посадят, то Саша останется совсем один. Но он уже был взрослым и самостоятельным парнем. Он и его подружка Настя стояли на крыльце здания суда. Перед зданием собралась небольшая толпа и журналисты.
САША. Человек, которого сейчас судят, преподаёт в университете философию. Это наука, в которой он получил, заметьте — от государства, докторскую степень. И теперь его судят за то, что он учил нас философии. Вдумайтесь!
НАСТЯ. Он никогда никого не оскорблял. Поверьте в это. Произошедшее – нелепая случайность, ужасный абсурд.
САША. Да, он говорил, что бог умер. Но эти слова относятся к учению Фридриха Ницше. Да, на вопрос студентки Ермоловой он ответил, что не верит в бога. Но это его личное убеждение. Оно называется атеизмом. И он имеет гражданское право быть атеистом. Да, он назвал Библию мифом. Но, с точки зрения учёного-философа, Библия — не более чем ещё одно учение философского характера. Я атеист. Я считаю Библию сборником мифов. И это моё право. Мне нравится философия Ницше. Но я не воздвигаю ему храм, не ношу усы и не подаю в суд на людей, которые любят Иисуса.
Саша пытался найти поддержку людей, хотел пойти против суда. Конечно, это было нелепым баловством. Он был мячиком, который прыгает на стену. Уже тогда подобные дела разбирал суд присяжных. И это было самым изощрённым методом борьбы против тех, кто не за них. Саша был как Оксана. Да, он любил ту же музыку, что и я, он хотел стать врачом, как я, он был умён, как я. Но в остальном он был продолжением Оксаны.
САША. Прости меня, я подвел тебя.
ЖЕНЯ. Четыре года условно — не так уж плохо. Могло быть и хуже.
И уже тогда началась реформа. Глядя на происходящее, я подумала, что Оксана, погибнув за свои убеждения, за свою свободу, миновала худшее. Она смогла умереть, храня любовь ко мне и к своему сыну. Я считаю — это лучше той судьбы, которая меня ожидает.
Саша говорит:
Профессор вызвал меня к себе. Он сидел за большим дубовым столом, в кабинете пахло виски.
ПРОФЕССОР. Вы очень способный студент, Александр. Мне импонирует то, с какой страстью вы подходите к учёбе. И меня искренне огорчает обстоятельство, что ваш импульсивный поступок столь невыгодно представил вас законопослушному обществу. К сожалению, институт не имеет права продолжать обучать вас, тем более, на бюджетной основе.
САША. Я пытался защитить вашего коллегу, профессор. А результат – нелепая инсинуация.
ПРОФЕССОР. Суд решил иначе. Да, в вашем поступке, вероятно, имелась частица благородства, но образованные люди увидят в нём лишь тщеславие и глупость. Несанкционированный митинг, оскорбление чувств верующих – не слишком ли громко и дерзко для столь невыдающегося молодого человека? Я имею в виду, что вы ещё ничего не представляете собой, чтобы так безрассудно предполагать положительный исход своих намерений.
САША. Я уважаю ваше мнение.
ПРОФЕССОР. Надеюсь, вы ещё сохранили толику своей рассудительности и можете сами догадаться о своей дальнейшей судьбе. Вряд ли вы куда-то поступите и едва ли найдёте хорошую работу.
САША. Да, я понимаю. Я представляю угрозу для государства.
ПРОФЕССОР. Не льстите себе. Однако, если без гиперболизации, вы всё понимаете верно. И я ещё раз говорю о своём искреннем сожалении. Мне досадно потерять способного студента. И я хочу предложить вам самый простой и эффективный путь искупления. Уже через неделю вас восстановят в институте, а ваша судимость превратится в нелепый казус из прошлого.
САША. Любопытно.
ПРОФЕССОР. Перцептрон. Хочу вам сразу сказать, что первым добровольцем вы не станете. Испытание успешно прошли уже многие. Более того, модель поведения доработана, и комитет внутренней безопасности официально примет этот прибор на законодательном уровне. После процедуры мы направим ваше дело в суд на повторное рассмотрение. Вы пройдёте психологический тест. И, уверяю вас, получите официальный документ, подтверждающий, что вы навеки законопослушный гражданин, ваши прежние проступки будут аннулированы. Вы будете просто не способны совершить преступление, ставящее под угрозу безопасность общества.
САША. Любопытно. А что, если начнётся война? А вы уже успеете запрограммировать половину мужчин.
ПРОФЕССОР. А кто вам сказал, что в модель входит запрет на убийство? Вы совершенно правы, некоторые животные инстинкты нам необходимы для защиты. Вы непременно ознакомитесь с реестром модели перед тем, как подпишете документ.
САША. Вы искренне считаете, что поступаете правильно?
ПРОФЕССОР. Возможно, вы сейчас смотрите с точки зрения, которая подвергает сомнению гуманность данного метода. Однако, вам стоит подумать об этом шире. Тогда вы поймёте, что правильная модель поведения как раз-таки служит гуманности, ибо направлена на предотвращение конфликтов внутри единого общества.
САША. То есть, когда я стану считать атеизм квинтэссенцией зла, представляющей угрозу верующим, тогда я стану более гуманным человеком?
ПРОФЕССОР. Ведь это поможет избежать конфликтов.
САША. И почему-то именно я, атеист, должен отказываться от своих убеждений ради общего блага?
ПРОФЕССОР. Модель создана на основе поведения превалирующей части общества.
САША. Мой друг – узбек. И в детстве его унижали и били за это. Ваш прибор поможет изменить национальность моего друга, чтобы окружающие чувствовали себя комфортно?
ПРОФЕССОР. Я пытаюсь вам помочь, но по вашему сарказму вижу, вас больше привлекает дно. Если вы не согласны, желаю удачи, молодой человек.
САША. Профессор, вам ведь известно, что демонстрация половых органов – уголовное преступление? Даже если это не настоящие половые органы, а что-то похожее. Например, предмет искусства.
Профессор так напрягся, будто я его в чём-то уличил.
ПРОФЕССОР. К чему вы клоните?
САША. Советую вам что-нибудь сделать со своим подбородком. Уж очень он похож на мошонку.
Саша говорит:
Русик был в университете. Настя листала сайты с вакансиями. На улице было дождливо, поэтому мы с ней не пошли гулять. Я смотрел в окно: из-за дождя на улице было так хорошо — безлюдно.
НАСТЯ. Чёрт! Всем нужна справка о несудимости. Неужели дядя Русика не может и мне работу найти. Тебе же он помог.
САША. Тоже хочешь фуры с арбузами разгружать?
НАСТЯ. Да плевать.
САША. Настя, давай уедем?
НАСТЯ. Там же дождь.
САША. Я имел в виду, давай сбежим насовсем.
НАСТЯ. Я люблю тебя. Но, пожалуйста, не заставляй меня выбирать.
САША. Ты не меня любишь.
НАСТЯ. Это всё твоё мужское самолюбие, Саш. У Русика этого нет. Он понимает, что я одинаково сильно люблю и его, и тебя. И ему хорошо, когда мы вместе. И мне также, Саша.
САША. Давай тогда уедем вместе. Просто подальше из этого города. Куда-нибудь в глухомань.
НАСТЯ. Русику ещё год учиться. Думаю, он будет не против. Тем более, ему предлагали пройти интернатуру в сельской больнице. Только мы с тобой чем там будем заниматься?
САША. А здесь мы чем занимаемся?
НАСТЯ. Я не против, Саша. Ты ведь знаешь, я люблю природу. Будем кур разводить, да?
САША. Собаку заведём.
НАСТЯ. Ты обещал научить меня рыбачить.
САША. Пойдём погуляем?
НАСТЯ. Саша, ну дождь.
САША. Зато там никого.
НАСТЯ. Прости.
Я вышел на улицу. Конечно, я бы вернулся. Я не мог жить без неё. И на самом деле я совсем редко ревновал её к Русику. Он был моим лучшим другом, у нас с ним были очень близкие отношения. В конце концов — так даже лучше. Все мои самые близкие люди были рядом. В одной постели. Но сейчас я хотел видеть только мою папу. Когда я выходил из дома, я понятия не имел, куда иду, но понял, что иду я знакомой дорогой.
ВАЛЕРА. О, какие люди. Пидор, ты что ли? Ладно-ладно, не реви. Чо, как жизнь молодая?
Это был Валера – тот самый хулиган со школы, не дававший мне житья. Я не видел его с выпускного. И вот он, будто совсем не изменился: сутулый, наглый, с совершенно пустым взглядом.
САША. Привет.
ВАЛЕРА. Пидора ответ. Ха-ха. Ну ты даёшь, столько лет не виделись, а ты бежишь. А ну давай присядем, братюня, потрещим.
САША. Не о чем нам разговаривать.
ВАЛЕРА. А грубить не надо, пацанчик. Грубить не надо. Надо людей-то уважать. А то смотришь на меня, как на говно. Чо, говно я для тебя, да? Хмыря-то помнишь, был в праллельном классе, Васька который? Так вот, это ж я его подрезал. Мы тогда голодали в кризис, ну. Стоим, соображаем, где бабосики на хавку раздобыть. И тут он идет с хабзы. А я знал, что у него стипендия в тот день. Ну прошли мы за ним. Я его хвать и зАугол, так и так, говорю, Васёк, гони бабло. Он мне — нет у меня ничего, нет, стонет, как корова в зоопарке. Я ему по печени и зарядил, кошелёк упал, а там баблища, мерено-немерено, я кошель-то хвать, а он меня по голове бить, ну я ему яйца и подрезал. Да реально, ты че, не веришь? Ну получилось так, махнул перышком — они и упали, вот он завизжал, прикинь, смотрит на меня, глазёнками тупыми хлопает, потом схватил яйца и побежал вот сюда, к больничке. Думал, доктора пришьют обратно. Как же, наивный, что упало, то пропало. Так и ходил на суд потом, голосок тоненький, пищит, без яйц-то оно так. На мне тогда молодой летёха погон взял, дело-то серьезное было, резонансное, разбой с тяжкими, ему погон и дали. Молодой, горячий, всё очные ставки делал. А как я ему ставку-то нарисую, он мне манекен суёт, показывай мол, как резал, а яйц-то у манекена нет, я чо изображать-то должен на манекене? Так вот, ты давай, Саня, бабосики-то, не жми, коль бубенцы дороги, ты ж молодой ещё, детей, поди-к, хочешь.
Валера откуда-то достал нож и приставил лезвие к моим яйцам. Он гнилью дышал мне в лицо и гадко хихикал. Я опустил взгляд и увидел на его груди распятие. Именно тогда я и понял, что проиграл. Я понял, что у меня нет шансов. Передо мной стоял не Валера, а машина смерти – вездесущая, огромная, непобедимая машина смерти. Валере не нужны были мои деньги. Ему было необходимо довести моё унижение до апогея. И я видел крест, за которым он спрячет свой грех. Я очнулся в реанимации. Врачи говорили о сильной потере крови и длительной коме.
Саша говорит:
Я лежал в палате совсем один. На прикроватной тумбе я увидел мой старый CD-плеер и несколько дисков. Я понял, что их передала папа, но не мог понять, почему она сама ни разу не навестила меня. Я не мог позвонить ей – телефон, видимо, украл вместе с деньгами Валера. Я разглядывал потолок и кого-то ждал. Я всё ждал и ждал. В наушниках звучала «Хай Хопс» Пинк Флойда. Я попытался подпевать, но услышал свой новый голос. Он был неестественно высоким, то ли детским, то ли женским. Я заплакал. Я вдруг понял, что никто не придёт. Настя не захочет приходить. Может она была в палате, когда я лежал без сознания. Она увидела ещё более жалкого и ничтожного мужчину, чем привыкла видеть. Теперь с меня нечего взять, даже в постели. Хотя, такие мысли посетили мою голову лишь из-за отчаяния. Нас с Настей связывало гораздо большее, чем просто секс. Скорее, постельные сцены были на последнем месте. Поэтому в глубине души я верил, что она придёт. Я ведь остался таким же: моё Я осталось неповреждённым. Дверь в палату открылась. Совсем нежданный и нежеланный гость.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Здравствуйте, Александр. Как ваше самочувствие?
Когда он вошёл в мою палату, я не мог понять, что произошло.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Что же вы отмечаться не приходите? Ваше дело придётся пересмотреть.
САША. Вы не догадываетесь, какая у меня уважительная причина?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Надо было позвонить, предупредить. Что вы как маленький. К тому же, вскрылись новые факты. Врач говорит: вас завтра выпишут. Вот я и заскочил, чтобы вы ненароком не убежали. Будьте уж добры явиться завтра.
САША. Хорошо, отмечусь. А что значит «новые факты»?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А кто вас так? Совсем отрезали, говорят?
САША. Да. Я сам себе отрезал. Самокастрация – это часть моих религиозных убеждений.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Неужели? Что же вы исповедуете?
САША. Гермафродизм. В какой-то момент взрослый мальчик должен совершить самокастрацию, чтобы стать девочкой.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Шутить изволите?
САША. Да какие тут шутки.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Ладно, это ваше личное дело.
САША. Конечно, господин полицейский. В такие дела полиция точно не должна вмешиваться.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Верно ли, что вы снимали квартиру у госпожи Фёдоровой?
САША. Да, Валентина Степановна, вроде бы.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. По свидетельству госпожи Фёдоровой вы сожительствовали там с гражданкой Анастасией Г. и Русланом Р..?
САША. Сожительствовал.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вы состояли с ними в нетрадиционных сексуальных отношениях?
САША. А, и до них добрались…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Отвечайте на вопрос.
САША. Что вы от меня хотите?
Так я оказался здесь. Вроде как на добровольной основе. Но альтернативой была тюрьма. Впрочем, мне терять нечего. Я люблю вас, друзья! И сегодня последний день, когда я могу признаться вам в этом. Скоро я перестану любить. Сейчас я стану частью всеобщей, всепоглощающей агрессии.
Женя говорит:
Меня не пускали в больницу к Саше, даже несмотря на то, что я там работала. Я только потом узнала, что он был под наблюдением комитета внутренней безопасности. А когда я узнала, что он подписал соглашение на корректировку поведения… я отчаялась. Мне хотелось выть от боли. Я осталась совсем одна. Ради кого теперь притворяться нормальным гражданином? Я видела его после сеанса. И решила, что не переживу эту боль, если сама не перейду на вашу сторону.
ПРОФЕССОР. Александр, вы меня слышите?
После того, как Саше сделали укол с цифровой моделью, он отключился на несколько минут. В это время врачи-консультанты отцепляли от головы Саши разноцветные электроды. Наконец, мой Саша очнулся. Но взгляд был уже не его.
ПРОФЕССОР. Как вы себя чувствуете?
САША. Бодренько.
ПРОФЕССОР. Вы помните, как оказались здесь и что говорили?
САША. Да.
ПРОФЕССОР. Что вы чувствуете по поводу этого?
САША. Не знаю… отвращение.
ПРОФЕССОР. Вам знакома гражданка Евгения Деменьшина?
САША. Да.
ПРОФЕССОР. Кем она вам приходится?
САША. Никем.
ПРОФЕССОР. Вы испытываете к ней какие-либо чувства?
САША. Нет… кажется… хотя, неприятное что-то.
ПРОФЕССОР. Ваших друзей зовут Руслан и Настя, верно?
САША. Они мне не друзья.
ПРОФЕССОР. А кто?
САША. Мне стыдно за то, что я их знаю.
ПРОФЕССОР. Что ж… у вас в анкете написано, что вы любите рок-музыку. Как вы относитесь к группе Джудас Прист?
САША. Я не слушаю гомосексуалистов.
ПРОФЕССОР. Замечательно. Что ж, уважаемые зрители. Вы вновь стали свидетелями того, как безболезненно и без нанесения вреда здоровью, компьютерная программа создаёт нормального гражданина. Он в своём уме. Он остался прежним человеком – личностью. Но он уже никогда не встанет на неверный путь, ведущий к разрушению нашего общества. Уверен, у вас теперь нет сомнений. Моделирование необходимо внедрять с рождения. Модель должна формировать сознание человека, а не исправлять его. Мы должны предотвращать преступления, а не тратить время на искупление. Подумайте. И сделайте свой правильный выбор.
Больше я не видела Сашу. И до сих пор я чувствую боль утраты. Поэтому я здесь. Прошу, сделайте так, чтобы я перестала любить. Сделайте меня нормальной. Я хочу принять всех, кто не желает мне зла. Я хочу, чтобы сегодня мы были лишены всего, что нам мешает объединиться.